Книги крови - Страница 48

– Наша новая Виола, – объявил Литчфилд.

Прошло две или три минуты, прежде чем Хаммерсмиту удалось совладать с собой.

– Эта женщина не может вступить в труппу за полдня до премьеры.

– А почему бы и нет? – произнес Каллоуэй, не сводивший глаз с женщины. Литчфилд оказался счастливчиком: Констанция была головокружительно красива. Внезапно он стал бояться, что она повернется и уйдет.

Затем она заговорила. Это были строки из первой сцены четвертого акта:

Коль счастье наше так обречено

Зависеть от одежд, принадлежащих

Не мне, то не обнимешь ты меня,

Покуда место, время и фортуна

Не отдадут мне права быть Виолой.

Голос был легким и музыкальным; казалось, он звучал во всем ее теле, наполняя каждое слово жаром глубокой страсти.

И лицо. С какой тонкой и экономной выразительностью ее подвижные, удивительно живые черты передавали внутренний смысл поэтических строк!

Она была очаровательна. Ее чары не могли не околдовать их.

– Превосходно, – сказал Хаммерсмит. – Но в нашем деле существуют определенные правила и порядки. Она включена в состав исполнителей?

– Нет, – ответил Литчфилд.

– Вот видите, ваша просьба невыполнима. Профсоюзы строго следят за подобными вещами. С нас сдерут шкуру.

– Вам-то что, Хаммерсмит? – сказал Каллоуэй. – Какое вам дело? После того, как снесут Элизиум, вашей ноги уже не будет ни в одном театре.

– Моя жена видела репетиции и изучила все особенности этой постановки. Лучшей Виолы вам не найти.

– Она была бы восхитительна, – все еще не сводя глаз с Констанции, подхватил Каллоуэй.

– Каллоуэй, вы рискуете испортить отношения с профсоюзами, – проворчал Хаммерсмит.

– Это не ваши трудности.

– Вы правы, мне нет никакого дела до того, что будет с театром. Но если о замене кто-нибудь пронюхает, премьера не состоится.

– Хаммерсмит! Дайте ей шанс. Дайте шанс всем нам. Если премьера не состоится, то я уже никогда не буду нуждаться в профсоюзах.

Хаммерсмит вновь опустился на стул.

– К вам никто не придет, вы это понимаете? Диана Дюваль была кинозвездой, ради нее зрители сидели бы и слушали всю вашу чепуху. Но никому неизвестная актриса?.. Это будут ваши похороны. Готовьте их сами, если так хотите. Я умываю руки. И запомните, Каллоуэй, вы один будете во всем виноваты. Надеюсь, с вас живьем сдерут кожу.

– Благодарю вас, – сказал Литчфилд. – Очень мило с вашей стороны.

Хаммерсмит начал разбирать на столе бумаги, стеснявшие бутылку и стакан. Аудиенция была окончена, его больше не интересовали эти легкомысленные бабочки и их мелкие проблемы.

– Убирайтесь, – процедил он. – Убирайтесь прочь.

* * *

– У меня есть две или три просьбы, – сказал Литчфилд, когда они вышли из офиса. – Они касаются условий, при которых моя жена согласна выступать.

– Условий чего?

– Обстановки, удобной для Констанции. Я бы хотел, чтобы лампы над сценой горели вполнакала. Она просто не привыкла играть при таком ярком свете.

– Очень хорошо.

– И еще я бы попросил вас восстановить огни рампы.

– Рампы?

– Я понимаю, это немного старомодно, но с ними она чувствует себя уверенней.

– Такое освещение будет ослеплять актеров, – сказал Каллоуэй. – Они не будут видеть зрительного зала.

– Тем не менее... я вынужден настаивать.

– О'кей.

– И третье. Все сцены, в которых обыгрываются поцелуи, объятия и другие прикосновения к Виоле, должны быть исправлены так, чтобы исключить любой физический контакт с Констанцией.

– Любой?

– Любой.

– Но, Господи! Почему?

– Моя жена не нуждается в излишней драматизации, Теренс. Она предпочитает не отвлекать внимание от работы сердца.

Эта странная интонация в слове «сердца». Работы сердца. Каллоуэй поймал взгляд Констанции. Ее глаза, казалось, благословляли его.

– Нужно ли представить труппе новую Виолу?

– Почему нет?

Трио переступило порог театра.

* * *

Установить осветительную аппаратуру и исправить эпизоды, предусматривающие физическое соприкосновение актеров, было делом несложным. И, хотя почти все исполнители поначалу не испытывали дружеских чувств к своей новой партнерше, ее скромная манера держаться и природное обаяние вскоре покорили их. Кроме того, ее присутствие означало, что представление все-таки состоится.

* * *

Без пяти шесть Каллоуэй объявил перерыв и назначил на восемь часов начало костюмированной генеральной репетиции. Актеры расходились группами, оживленно обсуждавшими новую постановку. То, что вчера казалось грубым и неуклюжим, сегодня выглядело довольно неплохо. Разумеется, многое еще предстояло отточить и подправить: некоторые технические неувязки, плохо сидевшие костюмы, отдельные режиссерские недочеты. Однако успех был уже практически обеспечен. Это чувствовали и актеры. Даже Эд Каннингхем снизошел до пары комплиментов.

* * *

Литчфилд застал Телльюлу стоявшей у окна в комнате отдыха.

– Сегодня вечером...

– Да, сэр.

– Только не надо ничего бояться.

– Я не боюсь, – ответила Телльюла.

Что за мысль? Как будто она и так...

– Будет немного жалко расставаться. И не тебе одной.

– Я знаю.

– Я понимаю тебя. Ты любишь этот театр так же, как и я. Но ведь тебе известен парадокс нашей профессии. Играть жизнь... ах, Телли, какая это удивительная вещь! Знаешь, иногда мне даже интересно, как долго я еще смогу поддерживать эту иллюзию.

– Ваше представление замечательно, – сказала она.

– Ты и вправду так думаешь?

Он и в самом деле обрадовался: до сих пор у него еще были сомнения в успехе своей имитации. Ему ведь нужно было постоянно сравнивать себя с настоящими, живыми людьми. Благодарный за похвалу, он коснулся ее плеча.