Книги крови - Страница 47

Конечно. Вот оно что. Сцена, которую она играла, называлась «Срывание маски».

– А ну, поглядим, на кого вы похожи, – произнесла она, и, прежде чем он перестал улыбаться, ее рука коснулась его щеки. В самый последний момент у нее мелькнула мысль, что именно этого он и добивался, но уже было поздно извиняться или сожалеть о содеянном. Ее пальцы нащупали край маски и потянули за него. Диана вздрогнула.

Тонкая полоска латекса соскочила и обнажила истинную физиономию ее гостя. Диана попыталась броситься прочь, но его рука крепко ухватила ее за волосы. Все, что она могла, – это лишь смотреть в его лицо, полностью лишенное какого-либо кожного покрытия. С него кое-где свисали сухие волокна мышц, под подбородком виднелись остатки бороды, но все прочее давно истлело. Лицо большей частью состояло из кости, покрытой пятнами грязи и плесени.

– Я не был, – отчетливо проговорил череп, – бальзамирован. В отличие от Констанции.

Диана никак не отреагировала на это объяснение. Она ни единым звуком не выразила протеста, несомненно требовавшегося в данной сцене. У нее хватило сил только на то, чтобы хрипло застонать, когда его рука сжалась еще крепче и отклонила назад ее голову.

– Рано или поздно мы все должны делать выбор, – сказал Литчфилд, и его дыхание сейчас не пахло шоколадом, а разило гнилью.

Она не совсем поняла.

– Мертвым нужно быть более разборчивыми, чем живым. Мы не можем тратить наше дыхание на что-либо меньшее, чем самое чистое наслаждение. Я полагаю, тебе не нужно искусство. Не нужно? Да?

Она согласно закивала головой, моля Бога о том, чтобы это было ожидаемым ответом.

– Тебе нужна жизнь тела, а не жизнь воображения. И ты можешь получить ее.

– Да... благодарю... тебя.

– Если ты так хочешь, то получишь ее.

Внезапно он плотно обхватил ее голову и прижался беззубым ртом к ее губам. Она попыталась закричать, но ее дыхания не хватило даже на стон.

* * *

Рьен нашел Диану лежавшей на полу своей гримерной, когда время уже близилось к двум. Понять случившееся было трудно. У нее не оказалось ран ни на голове, ни на теле, не была она и мертвой в полном смысле слова. Складывалось впечатление, что она впала в нечто похожее на кому. Возможно, поскользнулась и ударилась обо что-то затылком. Во всяком случае, она была без сознания.

До премьеры оставалось несколько часов, а Виола очутилась в реанимационном отделении местной больницы.

– Чем быстрее это заведение пойдет с молотка, тем лучше, – сказал Хаммерсмит. Он пил во время рабочего дня, чего раньше Каллоуэй не замечал за ним. На его столе стояли бутылки виски и полупустой стакан. Темные круги от стакана были отпечатаны на счетах и деловых письмах. У Хаммерсмита тряслись руки.

– Что слышно из больницы?

– Она прекрасная женщина, – сказал менеджер, глядя в стакан.

Каллоуэй мог поклясться, что он был на грани слез.

– Хаммерсмит! Как она?

– Она в коме. И состояние не меняется.

– Полагаю, это уже кое-что.

Хаммерсмит хмуро посмотрел на Каллоуэя.

– Сопляк, – сказал он. – Крутил с ней шашни, да? Воображал себя черт знает кем? Ну, так я скажу тебе что-то. Диана Дюваль стоит дюжины таких, как ты. Дюжины!

– Вот почему вы позволили продолжать работу над постановкой, Хаммерсмит? Потому что увидели ее и захотели прибрать к своим липким ручонкам?

– Тебе не понять. Ты думаешь не головой, а кое-чем другим. – Казалось его глубоко оскорбило то, как Каллоуэй интерпретировал его восхищение Дианой ла Дюваль.

– Ладно, пусть по-вашему. Так или иначе, у нас нет Виолы.

– Вот почему я отменяю премьеру, – сказал Хаммерсмит, растягивая слова, чтобы продлить удовольствие от них.

Это должно было случиться. Без Дианы Дюваль не могло быть никакой «Двенадцатой ночи». И такой исход, возможно, был наилучшим.

Раздался стук в дверь.

– Кого там черти принесли? – устало проговорил Хаммерсмит. – Войдите.

Это был Литчфилд, Каллоуэй почти обрадовался, увидев его странное лицо с пугающими шрамами. Правда, он хотел бы задать ему несколько вопросов о его разговоре с Дианой, закончившемся ее нынешним состоянием, но в присутствии Хаммерсмита нужно было остерегаться голословных обвинений. Кроме того, если бы Литчфилд пытался причинить какой-нибудь вред Диане, то разве появился бы здесь так скоро и с такой улыбающейся физиономией?

– Кто вы? – спросил Хаммерсмит.

– Ричард Уалден Литчфилд.

– Я вас не знаю.

– Старый приверженец Элизиума, если позволите.

– Ох, Господи.

– Он стал моим основным делом...

– Что вам нужно? – прервал Хаммерсмит, раздраженный его неторопливой манерой говорить.

– Я слышал, что постановке грозит опасность, – невозмутимо ответил Литчфилд.

– Не грозит, – потеребив нижнюю губу, сказал Хаммерсмит. – Не грозит, потому что никакой постановки не будет. Она отменена.

– Вот как?

Литчфилд перевел взгляд на Каллоуэя.

– Это решение принято с вашего согласия? – спросил он.

– Его согласия здесь не нужно. Я обладаю исключительным правом отменять постановки, если такая необходимость продиктована обстоятельствами. Это записано в его контракте. Театр закрыт с сегодняшнего вечера и больше никогда не откроется.

– Театр не будет закрыт.

– Что?

Хаммерсмит встал из-за стола, и Каллоуэй понял, что еще не видел его во весь рост. Он был очень маленьким, почти лилипутом.

– Мы будем играть «Двенадцатую ночь», как объявлено в афишах, – промурлыкал Литчфилд. – Моя жена милостиво согласилась исполнять роль Виолы вместо миссис Дюваль.

Хаммерсмит захохотал хриплым смехом мясника. Однако в следующее мгновение он осекся, потому что в кабинете появился запах лаванды, и перед тремя мужчинами предстала Констанция Литчфилд, облаченная в роскошный черный наряд. Мех и шелка ее вечернего туалета торжественно переливались на свету. Она выглядела такой же прекрасной, как и в день своей смерти, даже у Хаммерсмита захватило дух, когда он взглянул на нее.